«Интеграция интеграций»: обманчивая мечта

В своем выступлении на Генеральной Ассамблее ООН – которого ожидали очень долго, но которое забылось на фоне начала военных действий в Сирии столь же стремительно, как Олимпиада в Сочи на фоне крымской аннексии – президент Владимир Путин озвучил немало неочевидных тезисов и нереализуемых пожеланий. Одну из его мечт следует воспроизвести полностью, так как она в последние годы вспоминалась не раз и не два: «В противоположность политике эксклюзивности Россия предлагает… так называемую интеграцию интеграций, основанную на универсальных прозрачных принципах междуна­родной торговли. В качестве примера приведу наши планы по сопряжению Евразийского экономического союза с китайской инициативой по созданию “Экономического пояса Шелкового пути”. И по‑прежнему большие перспе­к­тивы видим в гармонизации интеграционных процессов в рамках Евразий­ского экономического союза и Евросоюза». Плохо это или хорошо, но шансов на ее реализацию у России куда меньше, чем на победу в борьбе с Исламским государством.

Что такое в представлении Путина «интеграция интеграций»? Этот концепт, предложенный в середине 2000-х годов Сергеем Карагановым, предполагает, что в отношениях между ЕС, с одной стороны, и Россией с ее постсоветскими союзниками, с другой, может возобладать подход, при котором стороны сочтут опыт друг друга самоцен­ным, а самих себя – равными партнерами. По сути, речь идет о создании «Ев­разийских Сообществ» в виде ЕС и ЕАЭС. Однако, на мой взгляд, данная инициатива изначально не имела шансов на успех по целому ряду причин.

Во-первых, механизмы как самих интеграций, так и функционирования интеграционных объединений диаметрально противоположны. На протяжении последних 15 лет в ЕС добровольно вошли 13 стран, каждая из кото­рых долго боролась за право вступления. Союз организован как сообщество равных; существует Суд, решения которого обязательны; имеются обладаю­щие реальными полномочиями Комиссия и Президент. В случае с ЕАЭС из шести стран, которые, как предполагалось, должны были составить Союз, к двум (Армении и Украине) пришлось применять выкручивание рук, и один раз эта тактика даже не сработала. Евразийский Союз организован как кли­ентела России; решения Суда имеют рекомендательную силу; реального та­моженного союза так и не создано, центральные органы власти аморфны. Во-вторых, ЕС объединен скорее экономически, ЕАЭС скорее политически: не говоря о нынешнем положении вещей, напомню – в начале своего пути евро­пейцы объединили тяжелую промышленность (уголь и сталь), в то время как в евразийском альянсе власти каждой страны только и пекутся о «стратеги­ческих» предприятиях, которые не должны попасть в чужие руки. В-третьих, «интеграция интеграций» невозможна еще и потому, что каждая из сторон рассматривает часть своих соседей как «обязанных» интегрироваться сначала именно с ней, а уже потом, как часть ее интеграционного проекта, с дру­гим крупным альянсом. Можно вспоминать еще много моментов – от степе­ни демократичности обеих групп стран до их сравнительного экономичес­кого веса – чтобы понять: никакой равноправной «интеграции интеграций» Путин не дождется. Можно также добавить, что если российский президент считает, что интеграция – это то, что «основано на универсальных прозра­ч­ных принципах междуна­родной торговли», то он отстал от жизни лет на 50: как раз ко второй половине 1960-х все основные торговые вопросы в ЕЭС бы­ли сняты, и интеграция стала вовсе уже не о торговле.

Менее экзотический, но тоже невыполнимый пассаж – про связь евразийской интеграции в постсоветской Центральной Азии с продвигаемой Пекином «зо­ной сопроцветания» по пути пролегания нового Шелкового пути. Да, у наших китайских соседей и вправду есть такой план, но тут основная проблема состоит не в готовности к интеграции, или ее полезности и рациональности, а в выполнимости тех условий, которые, собственно, лежат в основе потенциального интеграционного проекта на Востоке.

Во-первых, нужно исходить из того, что главным связующим звеном в этой ситуации является именно «Шелковый путь» – т.е. мощный инфраструктурный проект: автомобильная и железная дороги, связывающие Синьцзян и (Юго)Восточную Европу. Си Цзиньпин огласил этот проект в сентябре 2013 года в Астане, но соответствующие планы китайцы вынашивали уже давно: с их стороны к пограничному пункту Достык в Казахстане подведены современ­ные трассы, и созданы прекрасно работающие таможенные терминалы. Но ничего подобного нет на российской стороне. По официальным расчетам, ЦКАД должна быть достроена к 2022 году за 300 млрд. руб. ($8,1 млрд. на момент обнародования калькуляции), учас­ток от нее до казахской границы – к 2023 году за 760 млрд. руб. ($21 млрд.). Стоит верить в эти сроки, учитывая, например, темпы строительства дороги на Петербург? И в цифры инвестиций, принимая во внимание двукратную девальвацию и резкий рост издер­жек? Ответ очевиден. Во-вторых, стоит заметить, что Китай традиционно ориентирован на сотрудничество со странами, которые заведомо слабее его – именно поэ­тому все идет так хорошо с Латинской Америкой и совсем «не очень» с Японией или Индией. Поэтому в Пекине скорее будут строить коридор не через Россию, а через Казахстан, другие среднеазиатские страны, Кавказ и Турцию. Такой маршрут непрост, особенно учитывая фактор Каспия – но тут неожи­данно сняты санкции с Ирана, и воссоздание исторического Шелкового пути – дороги по южному берегу Каспийского моря – становится очень вероятным. В этом случае интеграция Центральной Азии может оказаться интеграцией ее не с Россией, а отчасти против России. В-третьих, и об этом я много писал, Путин недоговаривает о том, что Китай строит концепт «двух Шелковых путей», сухопутного и морского – и второй имеет большие шансы оказаться предпочтительным, если китайцы закончат сооружать глу­бо­ководные порты на бирманском побережье Бенгаль­ского залива моря и подведут к ним современные автомобильные и железные дороги из Сычуаня.

Стоит вспомнить и тот пассаж, в котором Путин критикует «ряд стран, которые пошли по пути закрытых эксклюзивных экономических объединений, причем переговоры об их создании идут кулуарно, втайне и от собст­венных граждан, и от других стран». Здесь слышна явная обида на то, что в ту «интеграцию интеграций», которую сейчас называют TTIP (Transat­lantic Trade and Investment Partnership), Россию не то чтобы не зовут, но о ней и не ставят в известность. Но на что мы можем рассчитывать, если объем несырьевой торговли между ЕС и США в 2014 году составил $694 млрд., а Россия поставила в Европу товаров (за исключением энергоносителей) на $56 млрд., а в США – на $8 млрд.? При этом президент явно сгущает краски – большинс­тво обсуждаемых документов TTIP вполне официально и своевременно вы­кладываются на официальном сайте Европейской Комиссии.

Между тем слова Путина, произнесенные им с трибуны ООН, не должны рассматриваться как ничего не значащие заявления. В них заложен глубокий смысл, а точнее – «большая и светлая мечта». Я думаю, что российский президент действительно долгие годы вынашивал масштабные интеграционные проекты, и пока еще даже окончательно к ним не охладел. Он убежден, что интеграция – это современная версия империи, и потому относится к этому явлению «по определению» хорошо. В его выступлениях неоднократно мо­жно заметить отношение к объединенной Европе не как к сообществу рав­ных, а по сути как к «зоне влияния» Германии. И, как немец по складу хара­ктера, Путин, похоже, отчасти даже недоумевает, почему «во всем похожий», как он говорил о нем в 2011 году в одной из предвыборных статей, про­ект при лидирующей роли России не приносит пока столь же впечатляющих результатов. В Кремле не верят, что в Европе интеграция во мно­гом порождена движением масс, и управляется демократически, считая отсылки к де­мократии «операцией прикрытия» – и именно из-за тако­го неверия и из-за глубокого непонимания того, как организована жизнь на западе от российских границ, и появляются мечты об «интеграции интеграций». Искренние, но неосуществимые.

И это, разумеется, печально – просто потому, что с течением времени европейцы, «поломавшись» и потянув время, вынуждены будут завершить их европейский проект: и случится это на границах Смоленской и Ростовской областей, Ставрополья и Чечни. Для России это будет концом «европейской мечты» и оживит мечту не «евразийскую», а «азиатскую». Тогда союзу с Ки­таем – по определению неравноправному (Китай, замечу, не продвигает, в отличие от Европы, проекты интеграции – он предлагает «сопроцветание», то есть определенные выгоды соседям от своего собственного быстрого раз­вития) не останется альтернативы. Тогда Россия – даже без особого рвения – будет встраиваться в азиатские цепочки производства и сбыта, усваивать ази­атские политические практики, соревноваться не с Чехией или Испанией, а в лучшем случае с Малайзией и Таиландом.

Конечно, хотелось бы оказаться неправым – но следует учесть, что такой ход событий может не состояться только в том случае, если Россия вдруг поменяет свою точку зрения на европейский интеграционный проект и проя­вит желание интегрироваться в объединенную Европу без всяких особенн­ых условий. Само по себе такое предложение было бы выдающимся внеш­непо­литическим шагом, так как поставило бы европейских лидеров в тупик и, впо­лне вероятно, вернуло бы Путину его политический вес в мире куда более радикальным образом, чем неразборчивые бомбардировки Сирии. Но российский президент традиционалист, или, как он сам говорит, консерва­тор, и поэтому он больше понимает язык войны, а не мира; язык имперско­сти, а не демократии. И, значит, все его нью-йоркские сентенции все же не сто­ит принимать всерьез.

Автор: Владислав qhuiqtkitziquukmp Иноземцев