Узники старости: «Лучше сдохнуть, чем так жить»

Узники старости: «Лучше сдохнуть, чем так жить»

30 декабря 2016

Сергей Варченко

Государственные дома престарелых тюрьмами не являются. На бумаге. А по факту чаще всего похожи именно на них. Правда, вопрос не столько в физической несвободе, сколько в тотальной зависимости старых и больных от воли персонала. Ведь иногда даже такой простой и необходимой для любого человека вещи, как прогулка на свежем воздухе, приходится ждать днями. Конечно, ухаживать за стариками, многие из которых имеют не только физические ограничения, но и нарушение когнитивных функций (памяти или восприятия действительности) — работа нелегкая. А все же люди остаются людьми и требуют, соответственно, человеческого отношения и человеческих условий.

Вместе с мониторами Национального превентивного механизма мы без предупреждения посетили нескольких таких заведений, чтобы проверить, в каких условиях доживают те, о ком, кроме государства, позаботиться некому.

Как в тюрьме

Умань. Частный сектор, совсем рядом со знаменитым парком. Льет дождь. А отыскать территориальный центр социального обслуживания, который здесь называют «Домом ветеранов», удается не сразу.

— Да вон он, — указывает на длинный, ничем не примечательный дом за синим забором случайная прохожая.

— За забором?

— Да, у них там, как в тюрьме, — объясняет женщина.

Калитка закрыта. Жмем на звонок, прикрытый от дождя половиной пластиковой бутылки. Через минуту к нам выходят.

— Мы представители омбудсмена. Пришли с мониторинговым визитом.

— Сейчас я спрошу у заведующей — Раисы Петровны, и если она позволит, зайдете, — любезно отвечает наша собеседница, перебирая в руке тяжелую связку ключей. Впрочем, оставляет нас мокнуть под дождем.

Раиса Петровна согласие дает.

— Почему у вас калитка закрыта? Это же не режимный объект.

— Ну, у нас тут такие люди, понимаете ... — многозначительно отвечает одна из сотрудниц центра.

— Разве у вас есть недееспособные?

— Нет ...

Пока осматриваем двор, замечаю, что из здания за нами уже следят несколько пар глаз. Бабушки буквально прильнули к окнам — к людям в таких учреждениях редко приходят гости.

На заднем дворике замечаем женщину — в старом (но, судя по всему, когда-то дорогом) синем халате в цветах и бордовой меховой шапке. На вид ей больше семидесяти.

— Негде мне жить. Дом продала соседка, Зина эта. Она должна была за домом присматривать, — рассказывает Инна Михайливна 1.

— А здесь вам как живется?

— Как живется ... На полдник вот молоко дают, с хлебом. Иногда печенье.

— А вафельку? Вафельку разве не дают? — неожиданно вмешивается женщина, которая встретила нас у ворот.

— И вафельку иногда дают, — послушно повторяет за ней Инна Михайловна.

— Ну так чего же вы о вафельке не говорите? — не унимается женщина.

Перегнула. Старушка отшатнулась от этих слов, а потом сказала с тихим отчаянием:

— Лучше сдохнуть, чем так жить.

Лишь бы не война

Помещение, в котором разместился «Дом ветеранов», — это бывший детский сад. В нем около десяти комнат, в каждой из которых живут от двух до пяти человек. Здесь большая территория, есть свое хозяйство с двадцатью курами. Ремонт в комнатах домашний: у кого обои розовые, у кого — коричневые с цветочным узором. Мебель скромная: кровати, старые советские шкафы. Кто-то вешает на стены иконы, кто-то — фотографии. Они преимущественно черно-белые.

— Как сам себе с пенсии чего-то не купишь, ничего не дадут, — вздыхает Инна Михайловна, проводя в свою комнату. — Вот у меня сапоги порвались, — достает из-под кровати сапожок с почти оторванной подошвой, — так я в коридоре нашла чьи бурочки, забрала себе.

У ее соседки — Розы Викторовны — зато аккуратные синие туфели с декоративными лепестками.

— Это я ей отдала. Потому что они мне большие, — объясняет Инна Михайловна.

Роза Викторовна когда-то работала чиновницей, но после выхода на пенсию оказалась здесь.

— Никого не осталось у меня. Никто мне не звонит, — говорит женщина, пытаясь обнять монитора. — А вы такая красавица! Я вас люблю! Вы — прекрасный человек.

— Роза, Роза, ну хватит, — просит ее Инна Михайловна.

Многие из подопечных попали сюда после тяжелых болезней. В учреждении же, несмотря на это, почти нет средств реабилитации. Только старенькие инвалидные коляски. И тех на всех не хватает.

— Нас по очереди вывозят на улицу. А куда здесь ходить? — говорят жители о своем досуге.

В туалет и душ самостоятельно дойти могут не все — должны ждать, пока «отвезут». Или же воспользоваться ведрами, пристроенными под стульями с отверстием. Убирают их не сразу, поэтому какое-то время полные ведра стоят в спальнях.

В одной из таких комнат живет Раиса Васильевна. Она спит на клеенке, чтобы не испортить новый матрас.

— Если бы хоть вату подложили, а то простыня падает. Я ее постоянно подтягиваю, — жалуется женщина, демонстрируя тонкую ткань, которая уже изрядно съехала с кровати. Зато Раиса Васильевна единственная во всем заведении имеет прикроватный коврик — все остальные должны становиться на холодный пол.

— Это мне сын купил. Он мне и лекарства приносит. Я так переживаю, лишь бы не было войны. Ведь как будет война, кто мне лекарства будет приносить?

Жизнь не удалась

В этом стационаре есть палаты паллиативной помощи: там оказывают поддержку неизлечимо больным людям. Многие из них не могут самостоятельно вставать или передвигаться, поэтому администрация и здесь позаботилась об «удобствах» — ведрах и стульях с отверстиями.

В одной из палат живет Мария. Она значительно моложе большинства жителей стационарного отделения. Ей около 40; из-за осложнений, вызванных диабетом, ей пришлось ампутировать обе ноги до бедра. Чтобы вставать с кровати, она привязала к изголовью упругую резинку (вроде тех, которыми обматывают возки-«кравчучки») — и с ее помощью самостоятельно подтягивается и садится.

Кроме диабета, имеет еще и бронхит.

— Я уже лет 30 болею бронхами. Мы сначала жили в Узбекистане, я там как белка в колесе крутилась — заболела. А здесь я живу четыре года. Флюорографию последний раз делали еще тогда, когда приехала сюда. Мне говорят: у тебя все нормально.

На все замечания подопечных у администрации готовый ответ:

— Мы их из таких мест забираем, что страшно смотреть. Они уже для социума непригодны.

Когда мы уже готовимся оставлять стационар, бабушки заводят народную песню.

— Это для вас поют, — объясняет заведующая.

— Здесь такие люди, знаете ... Они жизнь прожили, а она не удалась, — дополняет ее здешний врач.

Двое с носилками, один из лопатой

Второй стационар расположен уже ближе к центру города — в старом здании, похожем на обычный доходный дом позапрошлого века. Здесь тоже есть забор, но калитка открыта: в этом отделении предусмотрен также дневной стационар. Территория совсем маленькая: асфальт, клумбы и несколько деревьев. Из окон тех комнат, которые расположены в задней части здания, вид один — высокий забор.

При входе сразу наталкиваемся на инвалидную коляску, вместо сидения в которой — пластиковый стул с отпиленными ножками.

— Что это?! — спрашиваем.

— Мы его используем только для здоровых, — оправдывается заведующая.

В коридоре в старом ватном пальто сидит Иван Петрович, который только что вернулся от врача. У него катаракта, и он практически ничего не видит. Тех, кто с ним пытается заговорить, он просит сначала представиться.

— Мне врач только один прогноз дает: двое с носилками, один с лопатой, — полушутя говорит дедушка. На операцию ему необходимо семь тысяч гривен. — С женой разошлись, сын на заработках, связь с ним прервалась. Была у меня волонтер, Макаровна, собирала деньги для меня. Но она куда-то делась.

— Петрович, ну она же писала письма на предприятия, чтобы вам денег собрать, — возражает заведующая.

— Кто писал ... Мне говорили, что она ничего не посылала.

— Кто вам такое сказал?

— Раиса Петровна, ну зачем вы так? Вы же знаете, что я не видел, кто мне говорил.

Те, у кого проблемы со здоровьем не столь серьезные, больше озабочены вещами бытовыми.

— Вы видели у нас там, в холле, телевизор? Маленький. Его сторож принес. А тот, что был большой, уже все ... — рассказывает мужчина в одной из палат. — Нам бы телевизор, чтобы смотреть, что там в мире делается.

— И чтобы с плоским экраном, — подсказывает его сосед.

— Да Толя, что ты говоришь!

Одна из старейших жительниц стационара — Зинаида Михайловна — почти не встает, но рассказать о здешней жизни не отказывается.

— У меня был день рождения — 90 лет. Пришли люди от мэра, подарили 200 гривен. Принесли смятые и положили на тумбочку. Пенсию не помню, когда последний раз получала, ее заведующая забирает ...

Заведующая, которая все время стоит за закрытыми дверями, ответить на обвинения не медлит:

— Зинаида Михайловна! Вы чего врете? Разве я вам пенсии не отдала?!

— Не отдали.

— Я же вам лично каждый месяц прихожу ... Вот скажите, скажите, вы же видели ...

Не найдя здесь поддержки, заведующая зовет на помощь работников стационара и других жителей. Собрав несколько человек, приводит их к Зинаиде Михайловне. Понятые подтверждают, что заведующая пенсию всегда отдает.

Кроме стационарного отделения, в здании есть еще дом милосердия, клуб активного долголетия, отделение социально-медицинских услуг. Подопечные здесь моложе питомцев первого стационара, поэтому персонал относится к ним снисходительно и не крутит пальцем у виска, рассказывая о них. Местные жители, кажется, смогли избежать изоляции от внешнего мира.

Подальше от людей

Львов. Большой корпус гериатрического пансионата, похожего на санаторий, расположился подальше от знаменитых львовских костелов и кафе — на улице с поэтическим названием Медовой Пещеры.

Здесь большой двор с арками, окутанными виноградом, и даже есть свой сад. Но сейчас, в холодное время, территория кажется скорее жуткой, чем романтичной.

Пятиэтажный дом на четыре сотни подопечных заполнен до отказа. На двух последних этажах живут так называемые кроватные больные — те, кто не может передвигаться без посторонней помощи. Недавно здесь построили актовый зал: еженедельно для стариков устраивают концерты.

Пока мы идем в администрацию длинным узким коридором, прямо перед нами из комнаты выскакивает женщина — судя по всему, незрячая.

— Кто-нибудь, помогите. Помогите!

Но в коридоре никого из персонала нет. На крик выбегают другие жители этажа, однако никто не может помочь женщине: ее соседка не дошла до туалета, и пока пыталась сама себе поменять постель, упала. Теперь не может подняться. Поднимать старушку пришлось мониторам.

На этом приключения в гериатрическом пансионате только начинаются. Пока мы общаемся с директором, в пансионат приезжает полиция. Оказывается, ее вызвал один из подопечных — Орест. Застаем его в палате на первом этаже — он голый и вопит на санитарок.

— У меня здесь не убирают, посмотрите, грязь. Это делают специально. Ко мне тут применяют пытки и дискриминацию, — жалуется мужчина. В палате действительно грязно: окурки, разбросанный по полу пепел, бутылки. На вид мужчина слишком молод для того, чтобы быть подопечным гериатрического пансионата. Как выясняется позже, он приехал во Львов из Крыма и поселился в пансионате бесплатно. Орест не уживается ни с кем из подопечных, поэтому живет сам. Периодически вызывает полицию или другие службы.

Чем еще заняты жители, с горечью рассказывают в самой администрации:

— Пьют — это страшно. День пенсии — это все ... Здесь магазин рядом, далеко идти не нужно. Когда мы вечером возвращаемся домой, они уже на улице с четвертухой сидят: «Мы здесь культурно отдыхаем».

Подопечные не отрицают, что некоторые из них пьют, но рассказывают и о другом: как к ним приходят студентки из парикмахерского училища и делают им прически, а студенты из кулинарного — тортики.

— Наши жители вязали носки воинам АТО, — вспоминает директор пансионата.

На первых этажах очень живо: здесь недавно закончился концерт, и подопечные возвращаются в свои комнаты, чтобы подготовиться к полднику. Здесь же встречаем пару — Нину Андреевну и Ивана Яковлевича. Они вместе уже семьдесят лет. Тридцать лет работали учителями, а сейчас делят маленькую комнатку в гериатрическом пансионате. Иван Яковлевич аккуратно поддерживает Нину Андреевну под руку, пока они идут узким коридором.

— К нам телевидение приезжало, снимали нас, — восторженно рассказывает Нина Андреевна. Но фотографироваться не хочет. — Дети ссориться будут.

Есть здесь и другая семейная пара: Вера Павловна и Игорь Петрович. Игорь Петрович наполовину парализован, и Вера Павловна рассказывает ему, что было на концерте.

Комнаты в гериатрическом пансионате больше похожи на гостиничные: на два или три человека, с балконом и туалетом. Ванная — одна на этаже, и у нее почему-то есть график работы. Ремонт здесь, скорее, больничный: белые стены, белые двери, белые занавески.

Не хватает танцев

На верхних этажах жизнь будто остановилось: в коридорах почти никого нет. Подопечные здесь могут встать только с помощью санитарок. Персонал с ними особо не нянчится и входит даже без стука. Если жильцы спят, это не мешает работникам пансионата включать в их комнатах свет.

— Кормят хорошо, не хватает танцев, — шутит один из жителей с ампутацией обеих ног.

— Ко мне зять из Германии приезжал, говорит, что у нас живут самые красивые девушки, — рассказывает подопечная пансионата. Она тоже не против танцев.

— У меня есть сестра двоюродная, ей 98 лет. Она на танцы ходит, — подтверждает необходимость танцев другая жительница.

В одной из комнат находим худую бабушку, она едва может встать, чтобы поговорить с нами:

— В туалет вы как ходите? — спрашиваем.

— А у меня есть коллега, — указывает на деревянную палочку. — Не хочу в этой комнате жить, потому что сестры говорят, что в ней быстро умирают.

В пансионате ощутимый устойчивый запах несвежести, присущий подобным заведениям. Впрочем, пока мы гуляем по пансионату, санитарки тщательно моют пол.

Хотя на всех этажах администрация поставила диваны и какие-то растения, в холлах редко можно кого-то встретить.

— Холодно, — объясняют подопечные.

Из развлечений у жителей в постоянном доступе только радио. Телевизоры есть в холлах, но попасть туда могут не все.

— Я здесь целый день лежу. На телевизор меня не вывозят, — жалуется один из дедушек, который не может сам встать.

Между тем в пансионате наступает время полдника. В вонючей столовой с грязными скатертями подопечным разливают чай и каждому дают щедрую горсть печенья. Большинство приходят сюда со своими баночками: жители переливают в них чай и идут с ними в свои комнаты.

— Обычно по два печенья дают, а сегодня дали по пять, — довольно говорит одна из бабушек.

В пансионате сразу несколько конфессий обустроили часовни. Больше всего администрация жалуется на Московский патриархат: их духовники забрали комнату и там проводят службу раз в неделю. Остальное время комната постоянно закрыта.

Когда мы прощаемся, дедушки и бабушки топчутся у выхода и просят приезжать еще. Они, как часто бывает в гериатрических учреждениях, радуются любому общению:

— Хорошо, что о нас не забывают. Приезжайте tzitidtiqhrkmp чаще.

argumentua